|
КИМ БРЕЙТБУРГ — композитор, инструменталист, вокалист. Стал рок-звездой, когда рок в нашем отечестве был еще в полуподполье. Изданы пять пластинок и четыре компакт-диска (три-в Германии, один в Австрии), все — бестселлеры. С группой «Диалог», своим детищем, гастролировал в тридцати двух странах. Среди рок-музыкантов этот человек с лицом доброго сказочника считается элитарным отшельником, пренебрегшим славой в обмен на свободу исканий и чистую совесть. Творческая доминанта композитора — философская лирика, мир индивидуальной духовности (композиции на стихи Семена Кирсанова, Юстинаса Марцинкявичуса, Арсения Тарковского), что же касается формы произведений, то здесь предпочтение автор безусловно отдает жанрово-стилевому синтезу.
ВЛАДИМИР ЛЕВИ
«...И мелькают города и страны, Параллели и меридианы...»
Слова из популярной песни.
«Параллельные тональности — одна мажорная и одна минорная, — тональности, имеющие одинаковые ключевые знаки».
Элементарная теория музыки.
ПАРАЛЛЕЛИ
На вершинах популярности лежат снега отчуждения. Холод и одиночество. Стоит ли туда стремиться? Стоит ли сделать достижение этих вершин смыслом и целью своей жизни?
Думаю-не стоит. Ничего там нет. Другое дело — если ты сам стал великаном. Тогда бывшие вершины покажутся тебе маленькими и смешными. Не путай талант с популярностью. Это совершенно разные вещи. Иногда они по жизни совпадают, иногда — нет. Главное — то, что у тебя внутри, а снаружи все рано или поздно станет на свои места. Важно то, что ты чувствуешь, что и как хочешь сказать и, наконец, насколько хорошо тебе это удается.
... Ты не узнаешь счастья и покоя,
Когда свой дом построишь на Мосту.
Пытаешься постичь ты Высоту,
Забыв о том, что Высота всегда с тобою...
1974 НУ ПРОСТО ЧЕРНИЛА...
Наши первые гастроли — это ожидание поездов на степных полустанках, в считанные минуты в переполненные вагоны погруженный реквизит, бесконечные кочевья на славноизвестных «фурцвагенах», автобусах, крещеных в честь тогдашнего министра культуры Фурцевой, и — неистребимые «неуловимые мстители» в каждом городе и поселке.
Мы приезжаем в Уральск. Ещё месяц назад я просто ничего не знал о существо-вании этого казахского городка. Коля Суржик, наш администратор, встречает нас на вокзале, и первое, что бросается в глаза, — Колины рыбацкие сапоги.
По совершенно разбитой дороге замызганный автобус везёт нас мимо деревянных двухэтажных домов. Жить будем в общежитии: слишком дорого стоит гостиница, нам же предстоит долго репетировать, а потом сдавать программу худсовету филармонии.
Автобус к общежитию подъехать не может — и становится ясно, почему наш администратор выглядит столь экстравагантно. Мы утопаем в грязи вместе с нашими усилителями, которые приходится тащить через пустырь, отделяющий автобус от здания общежития. Наконец, мы на месте. В комате у нас очень много кроватей — как во фронтовом лазарете. Все суетятся, всем хочется поскорей попасть под горячий душ. Мы бегаем по коридору к явному неудовольствию здешних жильцов, большинство из которых — казахи. Они недоверчиво смотрят на длиннововлосых молодых людей, говорящих с незнакомым акцентом.
Ночью мы достаём оставшуюся в сумках еду и кипятим чай в трёхлитровой банке. Заваривающийся чай вступает в реакцию с уральской водой, в результате чего жидкость постепенно приобретает все более фиолетовый оттенок. Это больше похоже на чернила, чем на чай. Такие «чернила» мы будем пить ещё долго — почти все наши гастроли по Казахстану ( а это шесть месяцев !) будут проходить приблизительно в таких или еще худших условиях.
...А «мстителей» тогда было действительно много: в каждой цыганской эстрадной бригаде — по собственному Яшке-цыгану. Народ валом валил на их концерты. после показа фильма, очень популярного в те годы. Правда, иногда представления закан-чивались лёгким мордобоем, но степь — она очень большая, так что «дьяволятам» было где разгуляться, ну а потом — ищи ветра в поле.
Мы взяли себе название «Форсаж» и в конце описанной эпопеи работали уже в больших городах и в Алма-Ате.
Тяжёлый рок, трудный хлеб. И скверный чай. Фиолетовый. Просто чернила!
1982 CУЕТА
Концерт задерживался уже на час. Дея (наш барабанщик), как всегда, пошёл перед концертом встречать очередную девушку и был затёрт в толпе.
Перед входом в филармонию происходит небольшая революция. Львовяне пришли на концерт «Диалога». Прилегающие к филармонии улицы запружены пришедшими, движение транспорта прекратилось. Сил у милиции маловато: из колеблющейся люд-кой массы беспорядочно выхватываются отдельные граждане, но сделать, в общем-то, ничего нельзя. Просто пробиться — и то невозможно. Подъезжают грузовики с солдата-ми. Администрация Львовской филармонии пребывает в полной растерянности.
На милицейский газик взбирается человек в штатском, наверное, он из Комитета. Но ему и рта не дают раскрыть. Народ свистит и хохочет. Человек на газике открыва-ет рот, но звука — нет. Как в немом кино. Это еще больше веселит толпу. Незадач-ивый оратор, красный и злой спускается с крыши «воронка» и пропадает среди множества раскрасневшихся из-за тесноты, но веселых и довольных лиц. Милиция пытается оттеснить людей от входа, продвигаясь на двух автомашинах. Но тут чьи-то руки приподнимают над мостовой задние колеса милицейских газиков. Колёса вращаются, двигатель ревёт, но машины стоят на месте. Львовяне развлекаются. Здесь много хиппи, но основная масса — это обычные люди, пришедшие на концерт и попавшие в неожиданный переплёт.
Наконец-то долгожданное решение принято: дверь концертного зала распахивается, и народ, не успевая показывать входные билеты контролёрам, устремляется внутрь здания. В холле и в самом зале сразу становится тесно. Ещё минут через сорок мы начинаем концерт.
Я уже знаю, что у нас будут неприятности. Все и обо всём будет доложено. Со всеми подробностями. Мы слишком отличаемся здесь, на родине, на Украине, от лубочных псевдофольклорных ВИА и послушных комсомольских агитбригад. С некоторых пор мы просто выпадаем из общей картины советской эстрады. По-видимому, с нами решили бороться. Снимать с гастролей. Конечно, не только из-за львовских событий. Подобное с разными нюансами происходит теперь очень часто, на всех наших маршрутах. Такие мы не нужны начальству, голова от нас кругом идет.
Да хорошо, что вовремя уехали в Россию, в Сибирь, в Кемерово. Мы уехали из Украины, чтобы возвращаться домой только с гастролями, имея в тылу Росконцерт, которому, в принципе, плевать на провинциальное начальство.
Звоню на базу, папе Юре. Юрий Львович Юровский снова — в который раз — готов подставить плечо. А плечо у него надёжное — Юрий Львович один из лучших советских администраторов, к тому же — друг Т. Н. Хренникова. Вот он каков — наш директор филармонии.
Гастроли... Это очень непросто. Гастроли-это радость встречь с теми, кто тебя ждет и помнит, но это же и изматывающая душу суета. Бесконечная суета.
1988 НЕНАГЛЯДНАЯ АГИТАЦИЯ
В Гаване жарко, в Гаване душно, в Гаване очень трудно дышать. Мы садимся в автобус и едем в Пинар-дель-Рио. В автобусе прохладно — работает кондиционер. Аппаратура следует за нами на военном грузовике.
На Кубе мы оказались в составе молодёжной делегации. Нам предстоят выступления в больших сборных программах и сольные концерты.
На следующий день в гостиницу приезжает корреспондент. Выясняется, что рок-музыки на Кубе не существует — уж очень она напоминает об Америке, до которой рукой подать, но США — это враг, а вражеская музыка не в почете у начальства. А вот публика — дело другое. Кубинцы приняли и полюбили нашу музыку. В этом мы очень скоро убедились: последним номером в одном из наших концертов стал приезд наряда полиции, которая, не сделав артистам никаких замечаний, молча побросала особо рьяных приверженцев рока в свой автобус, чем и поставила точку в этот вечер.
Кубинцы — люди весёлые и музыкальные. Ещё: все кубинские мужчины любят у себя дома качаться в креслах-качалках. Но танцы — это особенная страсть. Я наблюдал такую картину: двое рабочих несут инструменты и стремянку, третий тащит какой-то плакат, чтобы повесить его в холле гостиницы. Один из рабочих залазит на стремянку с молотком и гвоздями, двое других подают снизу «наглядную агитацию». В это время в баре начинает звучать румба. Все трое бросают работу и, вращая бёдрами, как профессиональные танцовщики, улыбаясь друг другу и членам советской делегации, оказавшимся поблизости, начинают свой танец. Честно отплясав румбу, они сно-ва берутся за работу. Но кассета в магнитофоне ещё не закончилась. Просто между песнями бывают паузы. Через двадцать секунд всё повторяется сначала: молоток отброшен в сторону, стремянка сиротливо стоит в углу, а трое молодых кубинцев танцут очередную румбу, подпевая и прихлопывая в такт ладонями. Когда то же самое повторилось в четвёртый раз, я понял, что, по крайней мере сегодня, плакат на стену не попадёт.
Мягкий климат, большой выбор коктейлей и бассейн во дворе пятизвёздочного отеля делают своё дело: наша делегация не просыхает. Даже такой «боец», как Кобзон — и тот не выдерживает темпа. А о прочих смертных и говорить нечего. Кто-то из москонцертовских артистов нырнул в бассейн с той стороны, где вода едва доходит до колен и сломал себе ключицу. Мы тоже отличились. Наш клавишник Женя Рязанов, забыв, что с компанией бывших десантников и спортсменов перебрался в процессе вечернего застолья с первого этажа на второй, и, по-видимому, дабы не уронить честь коллектива, с криком «да что мы, хуже десантников?!» выпрыгнул из окна, в результате чего сломал ногу, и всю оставшуюся часть гастролей мы его носили на руках. Как героя. Домой Женя вернулся на костылях.
В день отъезда, я обратил внимание на то, что стена в холле осталась без изменений. Плаката на стене не было. А для чего он нужен был?
1986 АБСТРАКТНЫЙ ГУМАНИЗМ или В БОЙ ИДУТ...
Москва. Лужники. Спортивно-концертный зал «Дружба». Наши концерты идут здесь уже неделю. В будни по одному, а в субботу и воскресенье — по два концерта в день. Всего одиннадцать концертов.
Сейчас особенно трудное время: вышел новый приказ Министерства культуры, запрещающий группам исполнять собственную музыку. Музыканты нервничают и спрашивают друг друга: «Что будем делать?».
На наши концерты билетов в кассах нет. Друзья и знакомые просят контрамарки. Мы тормошим администратора зала, но тот, взмыленный, только разводит руками. Мест нет.
«Запрещенцам» очень помогает солидарность. Очень помогает. У «Диалога» вчера принимали концертную программу, и не приняли. Офици-ально не пропустили то, что мы уже больше года показываем по стране.
Для проникновения в концертный зал остаётся только служебный вход, но там, как на границе, несут свою нелёгкую службу горгоны из Москонцерта. «Круиз» прорвался.
Продолжаем работать концерты, но настроение паршивое. Синим пламенем горит наша старая программа.
«Круиз» прорвался. Еще бы: во — первых, наличие артистических удостоверений, во — вторых, и главное — опыт поведения в подобных ситуациях. Монин, Гаина, Сева Королюк — наши друзья. Они, как и мы, музыканты из провинции. Нам легко находить с ними общий язык.
Вчера на худсовете полковник — член Сорюза композиторов сказал: «Я бы с песнями „Диалога“ в бой не пошёл!». Как будто песни — для войны. Просто он дурак, вот и вся недолга. Правда, от этого не легче.
В гримёрках «Дружбы», где в разное время можно увидеть всех известных рок-музыкантов Москвы, всегда накурено и всегда полно народу.
В первом отделении концерта мы играем почти камерную музыку.
Недавно нас обвинили в пацифизме и назвали «абстрактными гуманистами», что в условиях, когда классовый враг не дремлет, обвинение достаточно серьез-ное. К тому же — у нас «сложные» и «во многом спорные» тексты.
Идет концерт. Снимает TV. Конечно же, по «ящику» нас не покажут. Ребята шутят: «Мы — группа без права показа по телевидению». Не один раз нас уже снимали, но с т а к о й музыкой на экран попасть невозможно, так как музыка эта-не советская. О, Господи! Американская, не советская! Бедная Музыка!
Конечно же, среди старших моих собратьев — композиторов есть умные и симпатичные люди: Юрий Саульский, Игорь Якушенко... Но мало их. Мало! Своей популярностью мы обязаны магнитофонным записям и многочисленным честным концертам. Хорошо, что земля слухами полнится. И я уверен, что нам все таки — повезло.
В зале вспыхивает яркий телевизионный свет. Снимают нашу публику. Я вижу много знакомых и незнакомых лиц. Они ждут. Ждут Музыку, ждут Поэзию. Ждут нашей хорошей работы, интересной постановки. И мы не сможем их подвести. Мы очень много репетируем. И много выступаем.
Когда я возвращаюсь в гостиницу, настроение становится лучше. Концерт прошёл здорово. И, засыпая, снова вижу огромный зал, заполненный людьми, и их светлые лица в лучах софитов.
Anno Domini
1967 CТАРЫЕ НЕМЕЦКИЕ НОТЫ
Мы с мамой едем через весь город. Трамвай идёт мимо металлургических цехов, в которых поблескивают огни печей. Трубы дымят. Где-то на высоте полыхает факел. Это Днепропетровск. Мы едем на урок по фортепиано.
Мою учительницу зовут Наталья Ивановна Вильперт. Баронесса фон Вильперт. Муж и сын погибли во время Гражданской войны. Училась в Праге и Петербурге. Её консерваторский диплом подписан Римским-Кoрсаковым.
Наталья Ивановна научила играть на фортепиано не одно поколение музыкантов. Сейчас мы едем к ней домой — такое случается, когда она болеет, — в её маленькую квартирку в частном доме, больше похожую на келью. Ноты — везде: на стеллажах вдоль стен, на столе, под столом, на стульях. Ноты очень старые, немецкие. Здесь можно найти всё, что угодно.
Наталья Ивановна, не глядя в ноты, слушает мою игру, сидя в старинном венском кресле, делает замечания. Я играю неплохо. Без лишних эмоций. В нотах есть указания, написанные рукой Натальи Ивановны. Когда она пишет, то надевает пенсне, которое всегда висит на шёлковой нитке. Пишет только очень острым карандашом, им же иногда отбивает такт. Одета Наталья Ивановна всегда в чёрное или серое, очень аккуратно. Аккуратности она требует и от своих учеников. Сейчас в её классе всего пять человек. Я самый маленький.
Во время немецкой оккупации она, немецкая баронесса, смогла помочь очень мно-гим людям.
Я счастлив, что у неё учусь.
...Летом мы уезхали отдыхать в Ялту, а когда вернулись обратно, узнали, что Наталья Ивановна умерла.
Мы едем на кладбище и везём с собой цветы. Потом дома я снова играю упражне-ния Ганона по старым немецким нотам. Только никто не делает мне замечаний.
1984 ТАДЖИКСКИЙ СКВОРЕЦ
Коля Шевченко — замечательный пианист. Скрябина он играет просто здорово. Ещё Коля иногда напивается до бесчувствия. Недавно он пьяный свалился со второй полки в купе и очень напугал беременную женщину — свою соседку.
Вообще же наш новый клавишник — большой оригинал. Он собирает камни. Умеет отличить, скажем, кварц от «не кварца». К концу гастролей по Кавказу он еле тащит свой чемодан. Там камни.
Коля Шевченко, как любой настоящий музыкант, очень рассеян и, к тому же, не-прихотлив, как верблюд.
Как-то утром. выйдя из номера гостиницы в коридор, я почувствовал какой-то жуткий запах. Гостиница — лучшая в Баку. Новая. Везде ковры. Запах доносился из Колиного номера... Открывает дверь Коля не сразу. «Хочешь креветок ?», — спрашивает, но, увидев мое лицо, разочарованно отворачивается. На столе стоит кружка, из которой торчит кипятильник. В этой кружке Коля варит креветки на завтрак. Это и есть источник запаха. Горничные уже на подходе. Очередной скандал обеспечен. Я быстро выбрасываю содержимое кружки в унитаз. Мы закрываем номер и я веду Колю в буфет.
Ну, а в Средней Азии Коля «отвязался» по полной программе. Оказалось, что он собирает не только камни, но и насекомых. В гримёрной, за сценой, он показывает нам скорпиона в спичечном коробке. Скорпион живой и выглядит угрожающе. В антракте я узнаю, что скорпион сбежал из коробки. Комната небольшая. Костюмы развешаны на спинках стульев. Все начинают судорожно искать сбежавшего монстра. Находит скорпиона сам «энтомолог». Он пытается оторвать чудовище от пола, взяв для этой цели две барабанные палочки. И тут скорпион на глазах у всех выполняет свой смертельный номер.
- Убил. Сам себя убил! — возмущается натуралист Шевченко. Что касается ребят, то они тоже выражают своё возмущение, но другими словами и в адрес самого ес-тествоиспытателя.
Утром за окном причудливо свистит какая-то птица. Мы с удивлением слушаем эти рулады, а Коля совершенно уверенно поясняет:
— Это — таджикский скворец.
И никто с ним не спорит, но с тех пор его так и стали называть: «таджикский скворец». А ещё Коля во время гастролей по Средней Азии очень сильно поправился. Здесь на каждом углу готовят плов, а плов Коля очень любит. Хорошо, что ему по сцене бегать не надо. Ведь Николай Шевченко — пианист.
1987 ОТРАВИТЕЛЬ РАДИЕВСКИЙ
Наши шведы — очень симпатичные ребята. Басист Витя Радиевский щедро угощает их советской колбасой, взятой из дому. Вообще на ужин приходится есть преимущественно консервы и копчёную колбасу. Валюты у нас немного, и тратить ее на продукты у советских артистов «не принято».
Завтраки в Швеции — это отдельная история, это — шведский стол. Да такой, что просто глаза разбегаются. Обедаем мы за счёт принимающей стороны, ну а ужин — см. выше.
Сегодня мы работаем в одном из самых престижных в Стокгольме рок-клубов. Аппаратуру уже привезли. Очень хорошую — плохой, похоже, здесь не держат. Разгружают грузовики здоровенные девицы. Дея как истинный джентельмен пытается им помочь. Они обижаются. Эмансипация. Здесь не принято уступать дамам место в общественном транспорте, да и вообще любое проявление мужской обходительности, похоже, воспринимается как оскорбление.
Концерт проходит по одной и той же схеме. Я к этому уже успел привыкнуть. Первые две-три песни люди к нам присматриваются и прислушиваются. Некоторые даже, как мне кажется, испуганно. Потом отдельные личности начинают подтягиваться поближе к сцене. Где-то на пятом-шестом номере в зале начинают улыбаться, кое-кто даже пытается танцевать. Потом — все как дома. Чувства, что ты поёшь для людей, не знающих русского языка, больше нет. К концу концерта шведы уже пытаются нам подпевать. По-русски. Пиво и рок-н-ролл сделали своё дело.
Мы действительно играем лучше многих шведских групп, с которыми нам приходилось выступать. Здесь же, в Стокгольме, нас снимало телевидение. В смешном, наверное, для шведов шоу. Две ведущие задавали мне вопросы в прямом эфире, а я, как мог, отвечал. Вместе с нами в шоу участвовала группа из Штатов. В зале было полно народу. Нас принимали лучше. В конце программы мы вместе с американцами спели «Возвращение в СССР», причём, они — по-английски, а мы — по-нашему, по-русски. И это тоже, наверное, было смешно.
Нет, это было не смешно, это было замечательно!
Кстати, наш водитель-швед после того, первого совместного ужина, куда-то исчез. Он появился только за день до нашего отъезда, вид у него был неважный. Оказывается, пролежал несколько дней в больнице. Отравление. Не нужно ему было так много есть нашей колбасы. Витёк угощал его от всего сердца, а выходит — подвёл человека. Хорошо хоть шведы не злопамятны. А то бы не миновать нам международной огласки. «Красные рокеры — отравители шведского пролетариата», — так, наверное, написали бы в газетах, да ещё бы и Полтаву припомнили.
1983 «ЗА МАЛЫЕ ФОРМЫ БОЛЬШОГО ИСКУССТВА»
Мы втроём сидим на кухне: Макаревич, Кутиков и я. Андрей что-то вдохновенно стряпает на плите. Он любит готовить. Мы приехали сюда, к нему домой, после концерта «Диалога» в Центральном Доме Туриста на Ленинском проспекте. Макаревич с Кутиковым приходят к нам на концерт уже не в первый раз. Некоторые наши песни им нравятся. Они об этом сами говорят. А мне нравятся песни Андрея. Хоть многие музыканты и ругают «Машину времени» за невыразительную игру, песни здесь не виноваты. Просто у «Машины» «фишка» в другом. Да и в целом дела у них идут отлично — собирают стадионы. Но только не в Москве. В Москве им работать запретили. И ещё у них проблемы с директором группы.
Андрей нахваливает новую гитару, сделанную специально для него одним московским мастером. На мой взгляд, гитара звучит слишком «открытым» звуком, но они с Кутиковым утверждают, что с микрофоном всё выглядит иначе.
Квартира у Андрея двухкомнатная, но довольно большая. Здесь собрано великое множество всяких безделушек, каких-то сувениров, игрушек. Мебель неновая. Наверное, досталась от родителей. Ничего современного, кроме видеомагнитофона. Андрей поёт новые песни под гитару. Хорошие песни. В домашней обстановке, тем более на кухне, они звучат особенно задушевно. Кутикову тоже нравятся эти новые песни, и он уже представляет, как они будут звучать со сцены. Он занимается и звукорежисурой. В студии. А у меня студийный опыт ничтожный.
Я тоже спел для них свою новую песню. Тут же Кутиков предлагает её записать, естественно, при своём участии.
Андрей, наконец, снимает блюдо с плиты, открывает баночку с селёдкой — страсть как вкусно. Пьют здесь только водку. Мы сидим на кухне ещё долго. За окнами глубокая ночь.
«За малые формы большого искусства!», — поднимает тост Макаревич и мы его с удовольствием поддерживаем. В конце концов разговор замирает — пора спать. Я прощаюсь с ребятами на проспекте и еду в гостиницу на такси, метро уже давно не ходит. Я очень устал. Завтра снова концерт. В голове крутятся мелодии Андреевых песен.
«Если даже нас всех собрать — мы бы поместились на этой кухне». Нет, всё-таки, наверное, не поместились бы. Маленькая кухня.
1985 АРСЕНИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ!
Кто хоть раз пришел в соприкосновение с человеком гениальным, у того духовный масштаб изменен навсегда. Он пережил самое интерес- ное, что только может дать жизнь.
Софья Ковалевская
Саша Лаврин приехал в «Зелёный театр». В Парке Горького мы играли несколько концертов. Лето. В Москве очень жарко. Я знал, что он сегодня приедет. Саша Лаврин работает в журнале «Юность», он поэт, ученик и помощник Тарковского.
Саша привёз меня к Тарковским в Переделкино на своих стареньких «Жигулях». Тарковские сейчас живут в пансионате, принадлежащем Союзу кинематографистов.
У Арсения Александровича и Татьяны Алексеевны небольшой двухкомнатный номер. Встречают радушно. Татьяна Алексеевна показывает мне пластинку «Диалога» (первую) и говорит, что песню «Сверчок» они с мужем слушают чуть ли ни каждый день.
- Очень хорошо получилось, — говорит Арсений Александрович. — К тому же, достаточно современно. И мелодия красивая.
Присутствие, одобрение Мастера... В моей жизни это было. Я — счастливый. Судьба даровала мне возможность говорить с гениальным Поэтом, всем естеством своим чувствовать, вдыхать излучаемые им гармонию и вдохновение. Это — как причащение, как прикосновение к духовным сокровищам. Рядом со мной был тот, кто знал Цветаеву и скольких еще, чьи имена будят в душе восторг, щемящую грусть, восхищение, поклонение.
В ту первую встречу Поэт рассказывал мне, как в юности читал свои стихи Федору Сологубу. У меня перехватило дыхание: ведь я пришел с новыми песнями, написанными на стихи Арсения Александровича.
Я стоял перед Вечностью. Господи, как же я надеюсь, что попал сюда, к Мастеру, не случайно, а потому, что не прерывается связь времен.
Я так волновался! Музыка была записана на кассете. Арсений Александрович слушал музыку в наушниках. В начале каждой песни Тарковский громко спрашивал меня:
— Что это ?
Я называл ему песню. Он слушал очень внимательно. Иногда улыбался и кивал головой.
- Послушай, — сказал он Татьяне Алексеевне, передавая наушники. — По-моему, очень хорошо. Особенно «Флейта».
Так в этот вечер они и слушали песни — по очереди.
Через несколько дней позвонил Саша Лаврин и сказал, что Арсений Александрович приглашает меня принять участие в своем творческом вечере. Я, конечно, согласился. Предстояло исполнять песни под рояль. Без группы. Практически, без аппаратуры, хотя потом оказалось, что микрофон всё-таки есть.
Арсений Александрович приехал на выступление во Дворец культуры «Красный Октябрь». Зал полон. У многих с собой книжки его стихов. Берут автографы. Я приехал ещё задолго до начала — проверить инструмент. Со мной на концерт приехала вся моя семья. У дочки Маши в руках большой букет цветов. Она, наверное, самая маленькая слушательница — ей девять лет.
Вечер начинается. Тарковский читает стихи. Читает распевно, монотонно. В стихах мистическое чередование гласных звуков, вычурная ритмика согласных, своя мелодия. Публика в восторге. Его принимают, как пророка. В самом деле: многое из написанного — это предчувствия, предвидения. Я хорошо знаю все эти стихи, они уже давно стали частью меня самого. Иначе песни не пишутся.
Тарковский представляет меня. Подхожу к инструменту. Слушают очень внимательно. Аплодируют. Кажется, всё прошло нормально. Потом снова звучат стихи.
В конце вечера Маша дарит поэту свой букет. Арсений Александрович принимает цветы и галантно целует «даме» руку. Маша в восторге. Поэт тоже. Даже не совсем понятно, кто из них больше доволен.
Закончился вечер. Мы прощаемся с Арсением Александровичем. Ещё много раз буду я ему звонить. Будут и встречи. Однажды получу от него маленькое письмо, адресованное мне и всем ребятам из «Диалога». Но это — потом. А сейчас мы прощаемся. Опираясь на палочку, Арсений Александрович подходит к машине и машет нам рукой уже из кабины.
1983-1991 «РАСКУДРЯВКА»
Дима Закон — мой большой друг. Большой — и в прямом, и в переносном смысле. Когда мы появлялись вместе, люди очень часто вокруг улыбались. Винни Пух и Пятачок — ни дать, ни взять. Дима иногда бывает действительно очень толстым, а иногда толстым, но не очень. Так уж он устроен — быстро набирает и быстро сбрасывает вес. Дима регулярно сидит на диете. Ест травку, как он говорит, ну а потом — с лихвой навёрстывает упущенное.
Дима — директор группы «Диалог». В группе, вместе с техниками, 26 человек. Управиться с такой ордой одному очень трудно. Поэтому есть ещё администратор и завпост (технический директор по-современному). С Димой мы проработали вместе много лет, ни разу серьёзно не поругавшись, что является случаем загадочным и беспрецедентным в истории советских рок-групп, а также примыкающих к ним ВИА.
Дима — очень добрый, как все толстяки. Дима, хороший, по сути дела, музыкант, пианист, в один прекрасный день почему-то решил заняться директорскими делами, и у него это получилось. И хорошо, надо сказать, получилось. Еще «перу» Димы принадлежит совершенно замечательная терминология, при помощи которой только и можно ориентироваться в описываемых Димой ситуациях. Например:
«раскукать» — навести справки, разведать, точно узнать что-либо, разобраться; «человек не кукает» — человек находится в неведении, не ориентируется , в профессиональном смысле ничего не знает, просто осёл; «окучивать» — подготовить кого-либо к чему-нибудь, навязать то, что человеку заведомо не нужно, подготовить почву, приручить, уговорить (глагол применялся в основном по отношению к директорам филармоний); «ныть» — разговаривать с представителями партийной бюрократии, чиновниками Минкульта, редакторами программ в «Останкино». Во всех остальных случаях — лицемерно жаловаться на свою неустроенность, плохие номера в гостиницах и так далее — обычное состояние артистов на гастролях.
У Димы есть один коронный приём: если он видит, что ситуация безвыходная, он просто устраняется из этой ситуации, и как правило всё разрешается само собой, без малейшего нажима. Правда, может случиться, что у кого-то добавится седых волос, но сам приём, конечно, гениален. Дима при этом внешне совершенно спокоен. Он это уже проходил. Он уверен, что в конечном счёте всё образуется. И оказывается прав. Когда мы были в Индии, на Диму местные жители смотрели, как на сагиба. Да, такие формы в Индии встретишь не часто, а Дима в это время как раз находился во второй фазе — то есть ел всё, что можно. Дополняла образ борода. Очень, очень солидный человек. А раз толстый — значит богатый. Швейцар у парадного входа в отель отдавал ему честь с особым чувством.
Ещё Дима любит приврать. С пользой для дела. У него это называется «раскудрявить». Когда мы первый раз приехали во Францию, в Канне, на побережье было где-то 17-18 градусов тепла. И это в январе! Но через несколько дней в разговоре Димы я услыхал другую цифру: 25. Это было уже дома. За окнами лежал снег. Люди, слушавшие Диму ахали и жаловались на советскую власть. Ещё через неделю температура доходила до 30-ти. И море в Диминых рассказах было тёплым, как молоко. Люди стонали и завидывали. Знай наших! Вот что значит быть хорошим директором и любить своих артистов! Да, с цифрами у Димы всегда был порядок.
Когда он называл свою фимилию незнакомым людям, они обычно неуверенно пе-респрашивали:
— Простите...?
— Закон.
— Как?
— Закон! — выразительно произносил Дима и многозначительно прикрывал глаза, внутренне забавляясь знакомой ситуацией. Ситуация эта называлась «человек и Закон». А дальше начиналась «раскудрявка».
1986 АВАРИЯ
У нас гастроли в Омске. В большом зале филармонии. Около двух тысяч мест в этом зале. Билеты проданы. Один концерт из восьми я уже отпел. И всё. Голос исчез. Даже разговаривать не могу по-человечески. Не получается. Это уже второй случай. Первый раз со мной случилось такое в Комсомольске-на-Амуре, во Дворце спорта. Сцена стояла на льду. Воздух холодный и влажный. Тогда концерты не отменили. Я кое-как дохрипел до конца, но потом неделю отходил. Хорошо, что это было в конце турне. А сейчас — начало. Впереди ещё несколько сибирских городов. У меня ничего не болит, но чувствую я себя отвратительно. В филармонии паника. Утром меня везут к врачу, специалисту по болезням голосовых связок, который работает с вокалистами из оперного театра. Диагноз: кровоизлияние в одну из голосовых связок. Узелки. Несмыкание. Петь нельзя. Мне выдают больничный лист. Я — инвалид.
Суетятся администраторы. Если придётся возвращать билеты — скандал обеспечен. Я чувствую себя предателем, хотя и понимаю, что моей вины здесь нет. Петь нельзя. Врач говорит, что с такой травмой лучше полгода помолчать. Легко сказать! А что мы будем делать всё это время ? Денег на такой отпуск у нас не хватит. Группа должна работать. Мы едем к другому врачу. Диагноз он подтверждает, но предлагает аварийный выход — адреналин. Связки расширятся, начнут смыкаться и появится голос. Я согласен. Мне в горло льют адреналин, облепиховое масло и ещё что-то. Через два часа я начинаю тихо разговаривать. Ещё через два часа процедура повторяется.
Меня везут на концерт. Я работаю вяло, боюсь сорваться. Всё делаю очень осто-рожно. Авария.
1988 ФЛОРА ИНДОКИТАЯ
Река Меконг течёт вдоль границы Таиланда и Лаоса.
По реке плывёт большая моторная лодка. В лодке, под тентом, устроилась вся наша группа. Нам показывают местные достопримечательности. Ландшафт самый экзотический: странные голые деревья растут у берегов прямо из воды. Дальше начинаются настоящие джунгли. Далеко от Вентьяна нам уезжать просто ни к чему. В Лаосе электрическая линия обрывается сразу за пределами столицы, а мы, как известно, без света не работаем.
Дома у нас сейчас зима. Февраль. Здесь лето. Очень жарко. По городу ходят буддийские монахи в жёлтых и оранжевых одеждах. Лысые. Буддийские и джайнистские храмы, как и в Индии, очень красивы, но менее ухожены. Главный народный любимчик — большой белый слон. Священный, говорят. Таких в мире всего три: один в Лаосе и два в Таиланде. Это — национальная гордость.
Местная «золотая молодёжь» по улицам ездит исключительно на мопедах фирмы «Хонда». Наверное, очень модно. Вид у лаосских рокеров такой же независимый, как и у их западных братков, только у тех — «Харлей Девидсон». Девушки так же нежно обнимают своих бесстрашных избранников и визжат от восторга уже при 40 км в час. Красиво жить не запретишь.
Мы сегодня выступаем в привилегированном колледже. Здесь учатся будущие юристы, дипломаты, управляющие производством. Элита. Возраст присутствующих определить трудно: все одеты одинаково, все худощавы, все ухожены. Аппаратуру мы привезли с собой на самолёте.
Мы начинаем. Сначала у публики лёгкий шок: думаю, что «живьём», да ещё так громко они никогда музыку не слышали. Я немножко куражусь. И ребятки тоже. Мы себя чувствуем в определенном смысле миссионерами. После третьей песни в зале начинается хаос. Нет, всё-таки они моложе, чем я думал. Почти дети. Я «сбавляю обороты». Вот так — в самый раз.
Теперь на сцену начинают нести цветы. И не просто цветы, а венки из сандалового дерева, гирлянды цветов. В руки нам их не дают — надевают на шею. Ещё две песни — и мы уже выглядим, как цветочные клумбы. Делаем паузу. Складываем флору Индокитая в один общий холмик на сцене, потом продолжаем. Через три песни опять пауза. Гитаристы играть не могут. Путаются в сандаловых лианах. Даже наш звукорежиссёр Серёжа Рязанцев выглядит, как памятник вождю в день Первомая. Весь в цветах, только лысина на солнышке блестит. Доволен и Тоомас Ванем, наш гитарист, и оба Витька улыбаются. «Ударим красным роком по ихнему бездорожью! Даёшь электрификацию всей страны Лаосской!» И мы поддаём жару. Настроение у всех отличное. И у нас, и у зрителей. Концерт мы заканчиваем с трудом — нас не отпускают...
... Потом, уже дома у всех в квартирах висели эти самые венки. Цветы, конечно, осыпались, а вот сандаловые косички пахли еще долго-долго...
1987 МIDEM’ 87
Мы едем из аэропорта в советское посольство.
- Париж маленький, — говорит наш водитель. — Это вам не Москва. Действительно, очень скоро мы оказываемся на месте. Времени очень мало, так что сразу же после обеда и торжественных напутствий советника по культуре снова садим-ся в автобус. Нас везут по Елисейским полям, вот и Триумфальная арка. Медленно проезжаем мимо и — в аэропорт, уже в другой. Отсюда мы летим в Ниццу. В Канне мы выступаем на фестивале Мидем. Что это такое, мы до конца не знаем. Люди из «Международной книги», с которыми мы разговаривали дома, ничего толком нам сказать не могли — они не музыканты и на все вопросы отвечали только восторженными гримасами. Эти люди были на Мидеме в прошлом году. Что они там делали, осталось для меня загадкой — приглашались они не как участники, а как наблюдатели.
Мы — первая группа из СССР, принимающая полноправное участие в фестивале. В фестивальной программе заявлены Level 42 и много других известных гупп и солистов. Мы выступаем в программе «Gala Stars of Tomorrow», где представлены практи-чески все страны Западной Европы и США. Мы очень волнуемся. Волнуемся ещё и потому, что вообще попали на Запад впервые.
Первое, что поражает в Канне, — это запах на улицах. Пахнет хорошим табаком, французской парфюмерией, а ещё соблазняет аромат кофе и свежих булочек.
Нас поселили в частном отеле. По телевидению вечером смотрим фильм, по содержанию явно антисоветский, к тому же очень глупый.
На следующий день мы едем на репетицию в фестивальный дворец. В цокольном этаже кипит работа. Здесь представлены рекламные стенды фирм со всего мира. Рабочие в фирменных комбинезонах заканчивают монтаж оборудования и всевозможных рекламных приспособлений от мотоциклов и автомобилей до маленьких постеров и открыток. Мы находим советский стенд и буквально застываем от ужаса. По стенам расклеены плакаты, изображающие военный парад на Красной площади. Больше нет ничего и никого. Представители от «Мелодии», вероятно, разбежались по магазинам. Мы сами начинаем устанавливать видеоаппаратуру, магнитофоны и прочее. Клеим на стены свои плакаты. Ситуация — глупее не придумаешь. Мы понимаем, что люди, которых прислали на Мидем наши фирмы «Мелодия» и «Международная книга», давно уже махнули рукой на происходящее, потеряв всякую веру в то, что можно сделать хоть что-нибудь. Да, конкурировать здесь нельзя — у них уже наступила другая эра. Недаром 1987 год объявлен на Мидеме годом лазерного диска. Всё везде сверкает. Море света, красок, ярких обложек. И только у нас — серые шинели и вожди на мавзолее. Обидно. И очень стыдно.
Весь следующий день мы ходим, как в тумане. Ругаемся с представителями «Мелодии», злимся. Проклинаем всё на свете. Вечером концерт. Вот тут-то мы и срываем свою злость. На публике. Такое с нами бывает очень редко, но бывает. Вы хотели «красных»? Получите!
Принимают нас замечательно! У нас шоковое состояние. Наверх, в гримёрные, не можем пройти — журналисты, телевидение — нас обступила толпа. Вспышки от фотоаппаратов, свет, нас о чем-то спрашивают на разных языках — смятение. В руки нам суют какие-то «фирменные» флажки, нас снимают, у нас пытаются брать интервью с переводчиком. Все орут. Никто никого не слышит.
Мы начинаем приходить в себя только в гримёрке. Продюсер группы «Опус», из Австрии, разливает нам коньяк. Он что-то восторженно нам говорит по-немецки, но мы его, естественно, не понимаем н и ч е г о . Понимаем мы только одно — всё получилось.
В комнату к нам всё-таки проникают французы. Они здесь хозяева, и для них, вероятно, это оказалось проще, чем для других. Телевидение. Снимают интервью и уходят. Потом появляются канадцы, потом итальянцы, англичане со Скай Ченнел (Sky Channell) и мы что-то отвечаем, говорим, говорим...
На следующий день в газетах появляются наши фотографии, отзывы о концерте, в целом — хорошие. Конечно, они от «советских» ничего подобного не ожидали. В лабиринтах фирменных стендов нас находят представители FIDOF. Приглашают приехать в Штаты на гастроли. Достают фирменные бланки контрактов. Но мы ничего не имеем права подписывать. Ни с ними, ни с другими. А предложения идут со всех сторон. Даже японцы объявились у нашего стенда... Но в Москве мы подписали бумагу с грифом «секретно» — не имеем права вести переговры по поводу работы. Только «Госконцерт» может. А их представителей то ли вообще нет, то ли они опять-таки по магазинам шастают — одним словом, старая песня.
Грустные, мы возвращаемся в отель. Завтра утром — улетать домой.
Перед отъездом наш «лазерщик» Юра Ларин успел купить несколько бутылок хорошего вина. Утром у гостиницы происходит следующая сцена: водитель машины, закрывая в пикапе заднюю дверцу, роняет сумку Юрика на асфальт. Вино льется по мостовой.
- Пардон, месье, — испуганно повторяет французский шофёр.
— Да на хрена мне твой «пардон», — говорит Юрик водителю с чисто уральской интонацией, подбирая свою сумку.
Сплошные разочарования. Вот и Юрик остался без вина. Всё. Улетаем.
1986 ОДНАЖДЫ ЗАВТРА
Не хочу зависеть от шлягеров. От хитов. Скверное это дело — поддерживать популярность только за счёт создания новых однодневок. Большинство советских музыкантов от попсы так и поступают. Хватает некоторых на одну-две песни. Быстрый взлёт и быстрое падение. Иногда весь цикл происходит в рамках одного «рабочего» года. Была звезда — и уже закатилась, послав бледный прощальный луч.
Мы «на плаву» уже шесть лет. Начиная с 1979 года, у нас почти везде полные залы. Конечно, причины разные — некоторые знают нас и нашу музыку и приходят послушать, некоторые приходят просто из любопытства, некоторые — посмотреть наш свет, потому что о нём ходят разные легенды. Для многих, и я это точно знаю, очень важно, о чём именно мы ведём разговор на своих концертах и как мы это делаем. Это — лучшая часть нашей публики.
Но... С 1985 года все меняется круто и очень быстро. Я сделал серьёзную ошибку.
Нам, то есть «Диалогу», казалось, что публика готова была воспринимать нас уже без шлягеров, как серьёзную артроковую группу. Мы решили, что новая концертная программа может обойтись без лёгких песен второго отделения. (До этого концерт состоял обычно из крупной формы в первом отделении и набора хитов — во втором).
...Репетируем мы напряжённо. Не выступаем. Три месяца мы готовим музыку, новую сцену, свет, костюмы. Новая программа называется «Однажды завтра». Стихи Семёна Кирсанова. Сложная музыка, ну а о стихах и говорить нечего. Это настоящая много-слойная поэзия. Шестнадцать номеров — все разные по стилю и аранжировке. Большие инструментальные проигрыши. Сцена заполнена всякими новыми приспособлениями. Два экрана, на которые сзади проецируется изображение — что-то вроде двух огромных страниц открытой книги. Посредине — особая камера, «чёрная шкатулка». При специальном освещении здесь можно «возникать» из воздуха, светиться, как призрак, и даже летать. Ну, и, конечно, вся лазерная техника с её «чудесами».
Наконец, всё готово. Объявлены 10 концертов в большом зале филармонии. Аншлаги. На приём программы в Кемерово приезжает комиссия из Москвы.
После концерта комиссия сидит в глубокой задумчивости. Ничего подобного они не ожидали ни увидеть, ни услышать. Они не знают, что говорить. Худсовет проходит вяло. Члены комиссии в растерянности. Я даже не помню, была принята программа или нет. Скорее всего — нет. Это стандарт того времени. Но главное — не это. Главное — публика нас не поняла. Терпеливо выслушав первое отделение, во втором люди ждали шлягер. А шлягера не было! Были «чудеса», были музыка и стихи — но не шлягер. Некоторые вышли из зала, не дождавшись конца представления. Это впервые за всю историю «Диалога»! Правда, приём был хороший, но я уже знал, что предстоят большие споры относительно этой новой программы.
Появились статьи в местных газетах. Нас скорее жалели, чем хвалили. Ругать нас было не за что — хорошо всё было сделано.
Для меня и для всех ребят неприятие и непонимание публикиой нашей программы явилось настоящим ударом, шоком. Мы проиграли.
Позже я понял, что время было уже другим. Мы не опоздали со своей программой. Просто наша позиция оказалась неактуальной. Романтизм первых рок-групп уходил, а ему на смену шёл шоу-бизнес. Точный коммерческий расчёт на большинство, на массу. В газетах тогда уже начинали писать: «Народ сам выберет, что ему слушать!» И, конечно, народ выбрал «Ласковый май». А что же ещё ему оставалось? Время кухонных разговоров закончилось. А новое время несло другие идеи.
Мы почувствовали себя чужими в этой «новой волне». С 1987 года «Диалог» стал активно работать на Западе. Новая программа была по музыке достаточно жёсткой: «Красный рок». После прецедента с сюитой «Однажды завтра» у меня наступил долгий кризис в творчестве. Да и внутри группы начались брожения. Нет, мы оставались друзьями, хорошо играли, записывали новые песни. Но что-то было утрачено. Может быть, мы были слишком наивными, думая, что сможем что-либо изменить своей музыкой...
Нам нужен был диалог. Может быть, он когда-нибудь опять состоится? Может быть. Однажды завтра.
1987 НИКАКОГО ТУМАНА
Мы с «Автографом» сидим в очередных репетиционных комнатах, на этот раз — где-то в Южной части Лондона. Как бы репетируем. И у нас, и у них на самом деле все готово.
Англичане привезли свою аппаратуру и клавишные инструменты. Все — точно по заказу.
Джон Барроуз, продюсер от «Кэпитал Радио», приезжавший в Москву для просмотра групп на предмет участия в фестивале, сказал, что все условия нашего концерта будут точно выполнены. Даже наличие лазерных разверток и расположение световых источников. И он нас не обманул.
Зал «Хаммер Смит Одеон» — один из самых престижных «роковых» залов мира. Здесь выступали и выступают только звезды. Сейчас идет монтаж оборудования под наши концерты. Шестнадцать киловатт звуковой аппаратуры «Turbosound» для зала на 3,5 тысячи мест — согласитесь, не мало.
- Вы будете играть рок? — спрашивает нас обслуга. — Тогда мы доставим порталы.
И они везут и везут новые колонки. Поднимают их на лебедках и устанавливают наверху, над сценой. У всех техников специальные «пропускные» жетоны. Точно с таким же жетоном по залу бегает овчарка. Умная собака — все понимает по-английски. Мы ей завидуем.
Сегодня меня и Ситковецкого везут на ВВС. Сэм Джонс, комментатор русской службы, осторожно спрашивает о возможных для нас последствиях такого визита. Но мы уже не боимся говорить откровенно — у нас перестройка в полном разгаре. (Кстати, эту программу дома слышали многие мои друзья и говорят, что все прошло отлично.)
На следующий день вечером — концерт. Кстати, а англичане выбрали нас именно, благодаря программе «Однажды завтра»... Играем фрагменты из этой программы — минут на тридцать, потом отдельные песни, лучшие песни своего репертуара.
Еще до концерта к нам за кулисы приходит Сева Новгородцев — самый популярный человек из русской службы ВВС. Знакомимся. Сева желает нам удачи и уходит в зал — слушать наше выступление.
Мы выходим на сцену. Волнения нет. Есть ощущение, что мы у себя дома. Может быть, это было только мое ощущение, не покидавшее меня все время, пока мы находились в Англии. Не знаю, почему. Нет, знаю. Что и как будет происходить во время этой поездки я откуда-то знал заранее. Может быть из-за того, что слушал много англоязычной музыки — «Битлз», например, а может, здесь дело в схожем менталитете — трудно сказать, но лучше всего я чувствовал себя именно здесь, среди англичан. Казалось, что я очутился в снившейся мне Greenland, там, где все знакомо и понятно, там, где должен был побывать. Нас окружали милые, веселые люди. И погода в Лондоне была солнечная. Никакого тумана.
Концерт прошел отлично.
Через день у нас еще один концерт. В «Дингвелс Клаб». Это тоже достаточно легендарное место, где когда-то начинали свою карьеру «Роллинг Стоунз». Публика здесь более радикальная — сплошная черная кожа и металл. Перед входом стоит чей-то роскошный «феррари», большинство народа приехало на мотоциклах. Людей на концерте — полный зал. Здесь нет кресел. Музыку слушают стоя или сидя прямо на полу, вдоль стен. Принимают нас по-дружески.
Сева Новгородцев — с нами. Ему очень понравилось наше выступление в «Одеоне». Он скучает по русскому языку и русским музыкантам. Он ведь и сам — музыкант. Саксофонист. Работал в «Добрых молодцах». Потом надоело всё — и он уехал в Англию. Поначалу было несладко. Он и музыкой пытался заниматься, но не получилось.
На радио Новгородцев теперь уважаемый человек, а главное, Сева знает, что его очень любят дома, в России. Сева — вегетарианец. После первого концерта пригласил нас поужинать в индийском ресторанчике, где мяса не едят, зато в остальном — кухня отличная. Сева грустный, умный и жёсткий. Жизнь здесь такая. Нужно быть жёстким.
- Передай Саше Ситковецкому, чтобы он никогда в Англии не говорил со сцены по-английски, — говорит Сева.
Ему «Автограф» не понравился. Сева, почему-то, на «Автограф» обиделся.
И ещё одно знакомство — Стив Хэккет, экс-гитарист «Генезис», ныне известный продюсер. Ему очень понравилась песня «Не уходи, мой ангел» и вообще наша музыка. С ним мы ещё будем встречаться. Это произойдёт на первом фестивале «Rock Summer» в Таллинне, куда он приедет по нашему приглашению в 1988 году.
Эта поездка была очень плодотворной. Мы познакомились с Чаком Берри и Ховардом Джонсом, выступили на телевизионном канале «Sky Channel», видели своими глазами, как происходит вся концертная подготовка в английском варианте — то есть, как всё должно быть. Этот опыт оказался очень полезным.
В последний день перед отлётом ко мне в гостиницу приехал Сева. Он привёз старенький синтизатор, гитару и электронные барабаны — всё, что у него осталось от по-пытки быть музыкантом в Лондоне. Сказал: — Возьмите это на память. Может быть, для чего-нибудь пригодится.
И улыбнулся, а глаза у него были грустные. Ностальгия.
1970 ДАЛЬНИЕ СТРАНЫ
Мы с Дейнегой сбежали с уроков. На дворе теплынь. В Николаеве май. Стоим у небольшого болотца в Лесках. Жарко. Пахнет сосной. Мы мечтаем: вот построить бы нам плот и уплыть далеко-далеко. Спуститься к морю по Южному Бугу. Или отправиться в Днепровские плавни, или на Кинбурнскую косу.
Да, путешествовать по свету — это самое лучшее, что может быть в жизни у человека. Ну и конечно играть. Волшебными звуками электрогитар наполнены николаевские дворы. Из окон непрерывно звучит музыка: морячки опять подвезли новые пластинки.
Мы сделали электрогитару. Покрасили её и повесили сушить на верёвочке. А гитарку-то ветром и сдуло. Ударилась она о землю и сломалась. Нелегко начинающим даётся рок-н-ролл. Только очень уж играть хочется, а, значит, будет выстругана и вто-рая гитара, и третья. Будут натянуты струны.
Через старенький папин приёмник мы будем слушать завораживающие звуки и мечтать о дальних странах.
1994 ВСЁ НАТУРАЛЬНО
— Девушка в жёлтом сомбреро, — повторяет Валера Сюткин, расхаживая по студии в глубокой задумчивости.
А глубокая его задумчивость связана с тем, что песню нужно сегодня записывать, но текста у песни нет. То, что есть — это не устраивает Хавтана, да и Валеру не устраивает.
- А вообще, девушки в Мексике носят сомбреро?
Вопрос, конечно, интересный. Мы некоторое время совещаемся и решаем, что есть риск попасть «в молоко».
- А что, если «Парень в лиловом сомбреро» ? — это уже я съехидничал.
— Лиловое сомбреро ? — Cюткин закатывает глаза к потолку и вычисляет. — А что ? Может быть!
Минут за двадцать мы с Валерой «рожаем» текст. Строчки так и скачут вверх-вниз. Мы их перетасовываем, как карточную колоду. Великое дело — опыт! Через полчаса мы пробуем текст в микрофон, уже с мелодией. Хавтан говорит: «О’кей!» Песня за-писывается.
Мы находимся на студии «SNC». Здесь записываются многие московские группы. А когда-то здесь была репетиционная база «Диалога» — студия находится в Зелёном театре парка имени Горького. Мы здесь в своё время провели несколько лет. Сейчас помещение выглядит достаточно респектабельным — все стены обшиты деревом, студийные окна, аппаратура. Идёт запись последнего альбома группы «Браво» — «Дорога в облака». Я работаю в студии в качестве продюсера. Со мной в Москву приехал Серёжа Рязанцев — звукорежиссёр «Диалога».
Это моя вторая запись с «Браво». Первый альбом, который мы делали вместе, назывался «Московский бит». Сейчас в составе группы новые музыканты, на мой взгляд, получше прежних, а главное — есть энергия. Энергия нового дела. Мы оба — и я, и Сергей — работаем с удовольствием. Всех ребят из «Браво» мы знаем очень давно... Запись проходит спокойно. Музыканты нам доверяют.
Руководитель «Браво» Женя Хавтан — настоящий «хит-мэйкер», при этом музыкант, обладающий большим вкусом. Как гитарист, он лишён спортивного азарта и стремления играть быстрее всех, зато его гитарную игру можно отличить сразу. И по «звучку», именно им найденному, можно узнать группу «Браво». Для рок-н-ролла это определяющий момент. Кроме того, он мягок, интеллигентен и хорошо знает, чем именно занимается. Возможно, поэтому «Браво» вот уже 10 лет с небольшим перерывом на смену солистов остаётся одной из самых популярных групп в стране.
Есть у Жени и свои «фишки» — например, от синтизаторов его тошнит, поэтому мы используем на записи только старый, видавший виды электроорган «Хаммонд». Скрипки — тоже только живые. Никаких электронных трюков. Всё должно быть натурально. Это — принцип. Друзья-барабанщики приносят Паше Кузину целый ворох всяких шуршащих, звенящих и квакающих предметов. Все эти звуки равномерно «разбрасываем» по звучанию альбома.
«Мёртвые люди». Так Хавтан называет поп-исполнителей, работающих под фонограмму. Эти музыканты занесены у него в «чёрный список». И хотя приходится с ними общаться, особой симпатии они у Жени не вызывают, также, как и он у них. Многие его не любят. Многие — просто завидуют. Но большее их число обходят Хавтана двадцатой дорогой, потому что знают, что моральное право называть себя артистом — на его стороне. Он прав. Работать нужно честно.
Духовики, как обычно, на записи ругаются по поводу фразировки.
— Эту фразу нужно играть вот так!
Я сразу вспоминаю при этом старый наш фильм «Весёлые ребята». Подобное происходит всякий раз, когда приходится записывать духовые инструменты. Это уже похоже как ритуал. Иногда, правда, процесс переходит в следующую фазу и цитируются другие строки:
- А ты кто такой?
— Кто ты такой, я тебя спрашиваю?
Вот в этот момент без продюсера не обойтись. Я говорю: «Брек!» — и развожу противоборствующие стороны по углам. Затем — короткая репетиция, после чего включается магнитофон на «запись». Фраза записана. Так мы и двигаемся вдоль формы — записываем отдельные фразы. Вот и до конца добрались. Всё натурально. Это дело принципа.
1975-1995 СТУДИЯ
После бесконечных гастролей по Казахстану мы вернулись домой, в Николаев. Я и Олег Соколиков — николаевская легенда — пришли в группу «Гаудеамус». Ребята играли в
|
